Всё, что не делается, не делается к лучшему
читать дальше
Луис К. Кемпбелл. Старик и Смерть.
Смерть пришла к Бенжамину Блатту без предупреждения. Без долгого переминания с ноги на ногу у входной двери, без робкого поскребывания по слегка рассохшемуся дереву, без тихих протяжных вздохов под окнами, без… Что и говорить, пришла безо всякого пиетета к тому, кто разменял далеко не один десяток лет. Пришла ноющей болью в коленях, едва человек, высвобождающийся из объятий сна, попробовал пошевелиться.
Сон был мутный, смурной и тревожный, как случается всякий раз, когда забываешь выпить на ночь глядя немного подогретого портвейна. Но Бенжамин Блатт точно помнил: вечерняя рюмка была. Значит, что-то изменилось. Что-то нарушило привычный ход вещей. Может и вовсе наступил конец света, о котором с завидной регулярностью кликушествовали то телевизионные каналы, то народные проповедники, то биржевые аналитики?
Бенжамин Блатт даже посмотрел в окно: проверить, на своих ли местах небо и земля. Они были там же, где и прежде, одинаково серые в утреннем тумане. Такие же, как триста шестьдесят рассветов назад. Но теперь сырость, разлитая за оконным стеклом, больше не оставалась вне пределов дома, а словно презрев всяческие препятствия, заполнила собой все пространство. Даже то, что находилось внутри кожаной оболочки человеческого тела.
Он нашарил тапки, сунул в них подозрительно замерзшие ступни, прошелся по спальне. Круге на третьем боль сама собой утихла, а может, удачно распределилась по обоим ногам и выше, потому что ходить стало легче, а вот ощущение зависимости никуда не делось.
Бенжамин Блатт чувствовал что-то подобное лишь те несколько раз, когда отваживался на перелет между континентами. Надо сказать, ему вполне понравилось бы летать, если бы не это постоянное напряжение при каждой мысли о том, что твоя жизнь находится в чьих-то чужих руках. Говорят, в таких случаях помогает либо крепкая выпивка, либо не менее крепкая молитва, но первое Бенжамин допускал только в лечебных целях, а второе…
Небо так и не собиралось светлеть. Напротив, нахмурилось сильнее, словно прочитало мысли человека, глядящего в окно.
Слова не шли на язык. Ни одно. Зато ощущения становились все яснее и ярче.
Сначала показалось, что возвращается боль, но на каком-то из вдохов Бенжамин Блатт почувствовал: эта негодяйка пульсирует в своем собственном ритме, нимало не заботясь о попадании в такт с биением сердца. А еще она явно собиралась подчинить человека своей воле.
Бороться! Немедленно бороться!
Бенжамин Блатт стиснул зубы и кулаки, пытаясь дать отпор безжалостной захватчице, но все стало только хуже: приступ, молнией прошедший сквозь все тело, от макушки к пяткам, уронил его на пыльный ковер.
Любое движение отзывалось раскаленными иглами, и оставалось только лежать, глядя в окно на облака, бегущие по небу. Много-много облаков, сливающихся в одно целое, то непроглядно-густое, то почти прозрачное.
Их невозможно было считать, как барашков, разве только очень диких и неприглядно-клочковатых, но зато можно было следить за их бегом и слушать волны воздуха, набегающие на оконное стекло. Вперед-назад, вперед-назад…
Бенжамин Блатт подумал, что этот странный ритм очень похож на дыхание, как будто какой-то сказочный великан где-то там, далеко-далеко, грузно дышит и раскуривает свою длинную трубку, клочки дыма от которой и становятся облаками, застлавшими осеннее небо. А если он вздохнет поглубже, то унесет крышу дома, а может, и сам дом куда-нибудь. В Волшебную страну Оз?
Бенжамин Блатт вспомнил, как любил в детстве стоять лицом к ветру, когда давление воздуха настолько велико, что кажется: мехи легких сдуваются и раздуваются не твоей волей, а волей природы. И это было вовсе не страшно. Дух захватывало, вот как оно было.
Жаль, что сейчас ветер дует снаружи. Можно только попробовать вдохнуть и выдохнуть вместе с дрожанием стекол. Можно только попробовать представить, что ты, как тот мальчишка много лет назад, стоишь на высоком холме и раскрываешь объятия всему миру…
Бенжамин Блатт зажмурился, вспоминая детство, и почувствовал, как уголки губ сами собой начинают приподниматься в улыбке. Немного печальной, этого у нее было не отнять, но счастья там было все-таки больше.
Холм. Ветер. Простор над головой и под ногами. И маленькая фигурка посреди бесконечного пространства. Он ведь не был тогда одиноким. Он был вместе со всем, что видел вокруг, вместе с тем, чем дышал.
Бенжамин Блатт снова прислушался к вздохам воздуха на улице, а потом, сам не зная, почему, распахнул легкие вместе с очередным порывом ветра…
Боль давно уже ушла, а может, спряталась, но это было уже неважно, потому что человек, лежащий с закрытыми глазами на ковре у кровати, знал: все вернется. Знал, но больше ничего не боялся.
Прах к праху? Пыль к пыли? Пусть. Прах и позвал его. Первый раз из многих последующих. Позвал тем самым голосом, который срывался у мальчишки, когда тот пытался перекричать ветер.
За долгие годы, перегруженные страстями и заботами, это просто забылось – чувство единства всего и вся. Чувство по-настоящему родственных связей. Но теперь наступала пора вытряхнуть из комода старые открытки, найти адреса давно разъехавшихся по миру детей, друзей и знакомых и пригласить всех их на праздник.
На день рождения. День рождения заново, хотя почему-то все упорно называют этот миг смертью.
Земля переглянулась с небом, и ее улыбка нашла своего близнеца в просвете меж облаками. Скоро еще один человек вернется домой. Тело исполнит свое последнее предназначение в плодородном лоне почвы, а душа вспорхнет в синеву, а может, еще выше. Отдых ведь тоже необходим, особенно самым усердным труженикам. Ну а потом все начнется сначала. Все начнется снова, как только пойдет дождь и своими косыми стежками вновь соединит плотное и бесплотное...
Бенжамин Блатт помешал серебряной ложечкой чуть подостывший кофе, немного подумал, подошел к кухонному шкафу и достал оттуда графин коньяка. Потому что праздник всегда нужно отмечать, иначе какой же это праздник?
Луис К. Кемпбелл. Старик и Смерть.
Смерть пришла к Бенжамину Блатту без предупреждения. Без долгого переминания с ноги на ногу у входной двери, без робкого поскребывания по слегка рассохшемуся дереву, без тихих протяжных вздохов под окнами, без… Что и говорить, пришла безо всякого пиетета к тому, кто разменял далеко не один десяток лет. Пришла ноющей болью в коленях, едва человек, высвобождающийся из объятий сна, попробовал пошевелиться.
Сон был мутный, смурной и тревожный, как случается всякий раз, когда забываешь выпить на ночь глядя немного подогретого портвейна. Но Бенжамин Блатт точно помнил: вечерняя рюмка была. Значит, что-то изменилось. Что-то нарушило привычный ход вещей. Может и вовсе наступил конец света, о котором с завидной регулярностью кликушествовали то телевизионные каналы, то народные проповедники, то биржевые аналитики?
Бенжамин Блатт даже посмотрел в окно: проверить, на своих ли местах небо и земля. Они были там же, где и прежде, одинаково серые в утреннем тумане. Такие же, как триста шестьдесят рассветов назад. Но теперь сырость, разлитая за оконным стеклом, больше не оставалась вне пределов дома, а словно презрев всяческие препятствия, заполнила собой все пространство. Даже то, что находилось внутри кожаной оболочки человеческого тела.
Он нашарил тапки, сунул в них подозрительно замерзшие ступни, прошелся по спальне. Круге на третьем боль сама собой утихла, а может, удачно распределилась по обоим ногам и выше, потому что ходить стало легче, а вот ощущение зависимости никуда не делось.
Бенжамин Блатт чувствовал что-то подобное лишь те несколько раз, когда отваживался на перелет между континентами. Надо сказать, ему вполне понравилось бы летать, если бы не это постоянное напряжение при каждой мысли о том, что твоя жизнь находится в чьих-то чужих руках. Говорят, в таких случаях помогает либо крепкая выпивка, либо не менее крепкая молитва, но первое Бенжамин допускал только в лечебных целях, а второе…
Небо так и не собиралось светлеть. Напротив, нахмурилось сильнее, словно прочитало мысли человека, глядящего в окно.
Слова не шли на язык. Ни одно. Зато ощущения становились все яснее и ярче.
Сначала показалось, что возвращается боль, но на каком-то из вдохов Бенжамин Блатт почувствовал: эта негодяйка пульсирует в своем собственном ритме, нимало не заботясь о попадании в такт с биением сердца. А еще она явно собиралась подчинить человека своей воле.
Бороться! Немедленно бороться!
Бенжамин Блатт стиснул зубы и кулаки, пытаясь дать отпор безжалостной захватчице, но все стало только хуже: приступ, молнией прошедший сквозь все тело, от макушки к пяткам, уронил его на пыльный ковер.
Любое движение отзывалось раскаленными иглами, и оставалось только лежать, глядя в окно на облака, бегущие по небу. Много-много облаков, сливающихся в одно целое, то непроглядно-густое, то почти прозрачное.
Их невозможно было считать, как барашков, разве только очень диких и неприглядно-клочковатых, но зато можно было следить за их бегом и слушать волны воздуха, набегающие на оконное стекло. Вперед-назад, вперед-назад…
Бенжамин Блатт подумал, что этот странный ритм очень похож на дыхание, как будто какой-то сказочный великан где-то там, далеко-далеко, грузно дышит и раскуривает свою длинную трубку, клочки дыма от которой и становятся облаками, застлавшими осеннее небо. А если он вздохнет поглубже, то унесет крышу дома, а может, и сам дом куда-нибудь. В Волшебную страну Оз?
Бенжамин Блатт вспомнил, как любил в детстве стоять лицом к ветру, когда давление воздуха настолько велико, что кажется: мехи легких сдуваются и раздуваются не твоей волей, а волей природы. И это было вовсе не страшно. Дух захватывало, вот как оно было.
Жаль, что сейчас ветер дует снаружи. Можно только попробовать вдохнуть и выдохнуть вместе с дрожанием стекол. Можно только попробовать представить, что ты, как тот мальчишка много лет назад, стоишь на высоком холме и раскрываешь объятия всему миру…
Бенжамин Блатт зажмурился, вспоминая детство, и почувствовал, как уголки губ сами собой начинают приподниматься в улыбке. Немного печальной, этого у нее было не отнять, но счастья там было все-таки больше.
Холм. Ветер. Простор над головой и под ногами. И маленькая фигурка посреди бесконечного пространства. Он ведь не был тогда одиноким. Он был вместе со всем, что видел вокруг, вместе с тем, чем дышал.
Бенжамин Блатт снова прислушался к вздохам воздуха на улице, а потом, сам не зная, почему, распахнул легкие вместе с очередным порывом ветра…
Боль давно уже ушла, а может, спряталась, но это было уже неважно, потому что человек, лежащий с закрытыми глазами на ковре у кровати, знал: все вернется. Знал, но больше ничего не боялся.
Прах к праху? Пыль к пыли? Пусть. Прах и позвал его. Первый раз из многих последующих. Позвал тем самым голосом, который срывался у мальчишки, когда тот пытался перекричать ветер.
За долгие годы, перегруженные страстями и заботами, это просто забылось – чувство единства всего и вся. Чувство по-настоящему родственных связей. Но теперь наступала пора вытряхнуть из комода старые открытки, найти адреса давно разъехавшихся по миру детей, друзей и знакомых и пригласить всех их на праздник.
На день рождения. День рождения заново, хотя почему-то все упорно называют этот миг смертью.
Земля переглянулась с небом, и ее улыбка нашла своего близнеца в просвете меж облаками. Скоро еще один человек вернется домой. Тело исполнит свое последнее предназначение в плодородном лоне почвы, а душа вспорхнет в синеву, а может, еще выше. Отдых ведь тоже необходим, особенно самым усердным труженикам. Ну а потом все начнется сначала. Все начнется снова, как только пойдет дождь и своими косыми стежками вновь соединит плотное и бесплотное...
Бенжамин Блатт помешал серебряной ложечкой чуть подостывший кофе, немного подумал, подошел к кухонному шкафу и достал оттуда графин коньяка. Потому что праздник всегда нужно отмечать, иначе какой же это праздник?